Интервью с драматургом Юлией Савиковской.

Юлия Савиковская родилась в Санкт-Петербурге. В 1995-1997 гг. занималась в Театре Юношеского Творчества (ТЮТ, г. Санкт-Петербург). Пишет пьесы с 2008 года. Первая пьеса, «Неудачная репетиция» (2008 г), поставлена в любительской студии г.Москвы, апрель 2009 (реж. Вадим Терехов). Четвертая пьеса, «Наблюдатели» («Игра», или «В ожидании Мастера»), написана в 2009 г. как попытка социальной критики на устремления современного молодого поколения в России и за рубежом. Была переведена на китайский язык и рассматривалась для постановки Национальным театром Болгарии (София). Шестая пьеса, «Tate Modern» (2011), вошла в шорт-лист конкурса «Баденвайлер» в 2012 г. В октябре 2015 г. пьеса Tate Modern пьеса была поставлена в Авторском театре Олега Дмитриева (Санкт-Петербург). Седьмая пьеса, «Капелла Скровеньи» (2012), вошла в лонг-лист международного конкурса «Евразия». В 2012 также написана пьеса «Богиня», премьера которой состоялась в Болгарии в 2016 г (режиссер – Василка Иорданова). В 2014 году написана пьеса на английском – «Cymberly Benecatch, or Modern Pygmalion», а также одна детская пьеса «Наедине с Карлсоном» (шорт-лист конкурса "Время драмы"), экспериментальная пьеса на несуществующем языке «Шарынный стут» и дистопия «Утечка» (лонг-лист конкурса "Время драмы"). В 2015 году написана детская пьеса «Фунароллы» (лонг-лист конкурса Александринского театра "Детская пьеса"). Последние написанные пьесы – «Черви» (лонг-лист конкурса "Ремарка") и «Чудо о Кристофе».

Беседу ведет Наталья Колосова

Юлия, у творческих людей часто все идет из детства – расскажите о своем.

Как ни странно, мое детство никак не связано ни с театром, ни с драматургией. Люди иногда с детства идут к своей профессиональной судьбе, у меня такого не было. Я очень рано научилась читать, много помнила наизусть. Но ребенком, я часто была в меланхоличном, грустном, напряженном состоянии. Театра в моей жизни долго не было. Первым опытом были поразившие меня походы в Молодежный театр на Фонтанке, когда мне было 15 лет. Там были потрясающие спектакли Семена Спивака – «Танго» Славомира Мрожека, «Дорогая Елена Сергеевна» Людмилы Разумовской. В 16 лет я попробовала поступить в Театр юношеского творчества в Санкт-Петербурге и получилось — и тогда открыла для себя театр, полгода занималась в Театре юношеского творчества. Это был новый для меня мир. В ТЮТЕ брали ребят, и мы занимались в театральной студии. Одновременно мы занимались в театральном цехе, чтобы все делать самим — я была в акустическом. Ставили записанные музыкальные треки и эффекты для каждого спектакля, смотрели их из цехового окна над сценой. Первым спектаклем, который я там увидела, был «Сирано де Бержерак», и это одна из моих самых любимых пьес до сих пор. Я помню, как я ее смотрела, это было своеобразное пробуждение чувств, довольно позднее. Позже я посмотрела спектакль "Сирано де Бержерак" в Комеди Франсез в Париже около 15 раз, и каждый раз вспоминала свой юношеский опыт знакомства с этой пьесой.

Фотограф - Татьяна Евсеева. Саут-Банк, Лондон.

А как вообще вы начали писать пьесы?

Это очень интересно, я люблю об этом вспоминать, это было достаточно необычно. Очень острое воспоминание. Предположу, что для написания пьес всегда нужен подобный сильный толчок. Это был 2008 год, и я думаю, что тогда я внутренне созрела для написания пьес, потому что совпало несколько моментов: я жила в другой стране, на жизнь были стипендиальные деньги, была свобода, писать диссертацию я только начинала. И в этой свободе сознания я помню, как осенью 2008 года каждый день читала и учила стихотворения Пастернака, сидя на окне в своей оксфордской комнате. Была какая-то тяга к самовыражению, свои стихи писала. Помню это ощущение внутреннего потока. И, конечно, я ходила в театр уже – и в Англии, и в России, но не имела к нему какого-то прямого отношения. И вот в Оксфорде была встреча с Аланом Рикманом, который, к сожалению недавно умер от рака. Я пробралась на встречу с ним после основной встречи (она называется drinks, и там около него стояло человек 15-20 студентов), тяжело было туда попасть, но я хотела постоять с ним рядом, и даже испытала некую влюбленность в него, потому что он очень харизматичный, весь зал слушал его, затаив дыхание. И почему-то я вернулась с мыслью написать пьесу о большой разнице в возрасте между людьми и влюбленности в подобного человека гораздо старше себя. Я стала эту тему исследовать, и чуть ли не на следующее утро легла на пол над листами бумаги А4 и стала записывать план, потом пересела за компьютер. Сюжет этой пьесы я чуть ли не за день написала, потом я потеряла первые компьютерные наброски, но в голове было все очень четко продумано, я их заново писала. Сюжет этот пришел ко мне сам, но, продумывая конец, я сознательно разрушала в нем надежду на возможность такой любви, то есть шла против себя, своих личных мечтаний. В этой пьесе – ее название «Неудачная репетиция» – такой союз оказывается неудачным, невозможным, болезненным. В ней невеста сына вдруг влюбляется в его отца, и все в этой семье рушится. Все двигаются куда-то не туда. Неудачная репетиция взятых на себя ролей, и такое решение – довести все до трагического финала – было для меня важно. Хотя сперва мне просто хотелось тему подобной влюбленности изучить. То есть, я думаю, может быть, в следующих пьесах не надо интеллектуально встраивать какой-то конец согласно своей идее. Но во всех предыдущих мне всегда хотелось структурно, интеллектуально продумать и чуть-чуть даже задавить свое наивное скрытое желание одного конца другой интеллектуальной формой, придуманным финальным решением.

Фотограф- Татьяна Евсеева. Саут-Банк, Лондон.

Если говорить об исследовании отношений в текстах, что вы исследуете?

Мое восприятие мира — в целом трагическое. Мне в театре интересно про предательства, болезни, смерть, одиночество — и я продолжаю исследовать эти темы в пьесах. Мне кажется, эти темные стороны человеческого бытия должны быть тщательны изучены в искусстве. Что бы я ни придумывала, я возвращаюсь к трагедии. Вот сейчас я придумала пьесу про пару — каждую субботу (ведь Бог сотворил человека в шестой день) они пытаются зачать ребенка, проживая (проигрывая) выдуманные истории пар из журналов. Постепенно мы догадываемся о трагедии этой семьи - их сын умер, но они, согласно своему семейному ритуалу, воображают, что он есть, что он жив, читают книги, которые он мог бы прочитать, и в конце женщина умирает, не справившись с горем соприкосновения с правдой. Они настолько закрыты в своем мирке, что, когда кто-то пытается вынуть из их иллюзий, они оба умирают - сначала жена, потом муж. Моя своеобразная дань Метерлинку, у которого люди как соломинки, и привести к их смерти могут любые, даже кажущиеся незначительными обстоятельства. В «Разговорах запросто» тоже смерть. Возможно, это неумение уйти от мелодраматизма. Может, я от него когда-нибудь уйду, но мне всегда казалось, что самая крайняя ситуация в театре – самая интересная. В «Tate Modern» тоже есть надвигающаяся смертельная болезнь, в «Богине» тоже смерть. В сознании, наверное, я, пройдя в пьесе определенные темы, освобождаюсь от них. Терапевтический эффект, но при этом как будто нагружаю читателя своими комплексами или страхами, вещами, которых я высказывать или реализовывать в жизни не буду никогда.

Фотограф: Татьяна Евсеева. Саут-Банк, Лондон.

Вы говорите про «исследование» тему, чувства, эмоции. Вы выражаете это в пьесах. А почему именно в пьесах? Можно было написать статью какую-то научную работу по психологии. А вы решили писать именно пьесы.

Статья по психологии — она все-таки научная, объективная, ожидается запас профессиональных знаний, ссылки на примеры, другие работы. А я все же не профессиональный психолог, не обладаю этим аппаратом. И еще мне кажется, в пьесе как раз можно делать обратное объективизации эмоций – совершить акт сокрытия себя. Мне нравится за людьми наблюдать. Я часто мечтаю сделать шапку-невидимку и оказаться, допустим, в чьей-то семье или в интимном кругу людей. Потому что когда ты присутствуешь как конкретный человек, люди, конечно, ведут себя по-другому и меняют свое поведение. А когда тебя нет — ты мог бы смотреть на происходящее как на фотографию, видео, фильм. Невключенное наблюдение, словами антрополога. Но это все-таки невозможно – если вы конечно не шпион-профессионал или частный детектив. Но у меня всегда есть эти фантазии – что я наблюдаю. То есть, наверное, пьеса это, с одной стороны, желание стать многими и сразу во время подобного опыта наблюдения, а, с другой стороны, это опять же отказ от себя, своей судьбы ради того, чтобы исследовать на этом выдуманном пространстве «не себя», то, что ты хочешь испытать, но еще не испытал. В статье ты подобное не исследуешь. Может, в романе, может, в поэзии. И драматическая форма легче, потому что мне кажется, у меня пока не очень получается в прозе одно чувство или развитие сюжета исследовать. Его легче вынести в область диалога. Я обязательно хочу попробовать в прозе, и даже уже есть наброски, но мне это всегда было сложнее.

Фотограф - Наталья Колосова. Барбикан, Лондон.

Давайте поговорим про автобиографические моменты в ваших пьесах – например, ваша героиня в «Tate Modern» заикается, и я знаю, что вы какое-то время тоже заикались. Почему Вы решили написать эту пьесу?

Да, наверное, тут надо поставить вопрос о том, насколько в творчестве каждый человек, художник, музыкант или писатель может позволить себе элемент автобиографичности. Я считаю, что вообще не нужно бояться вставлять такие моменты, они могут быть полностью автобиографичными, с другой стороны, пьеса никогда не является моим селфи. Я люблю делать такую хитрую штуку — для себя ставлю коды. Тема для меня важная, но я ее закрываю другим человеком, другим характером и что-то свое, личное исследую, прикрывшись, например, мужским персонажем, а не женским. Многие персонажи — это исследование каких-то элементов моей жизни и волнующих меня тем, но я бы не сказала, что они впрямую автобиографичны. Но здесь еще есть такой момент. Иногда биография — это не только то, что мы проживаем, а и наш потенциал, мечтания, стремления. Пьесы возникли из того, чего никогда не было в моей биографии, но было прожито в душе. В одной пьесе в конце на девушку падает земля и над ней закрывается гроб. Естественно, я такого не переживала, но пьеса — об общении фаната и кумира. Мне было интересно разобрать эту проблему в сюрреалистическом ключе.

Фотограф - Татьяна Евсеева. Саут-Банк, Лондон.

Как она называлась?

Она называлась «Разговоры запросто» - так назывался трактат Эразма Роттердамского. Странная пьеса. Она была основана на общении с актером РАМТа Евгением Редько, и в пьесе и актера, и его фанатку зовут Женя – мужское и женское имя. Казалось бы, они равны. Но я хотела показать, как иерархии общения, существующие в реальной жизни, только в пространстве болезни, нахождения при смерти – оба героя находятся в коме – могут быть как-то временно и относительно уравнены. В «Tate Modern», действительно, может показаться, что персонаж списан с меня, потому что девушка вернулась из Англии и ищет свой дом, у нее заикание. Но мне заикание было удобно для начала построения пьесы — нужна была проблема с речью, открытие себя через разговор, тайная слабость, несмотря на успехи. Так что и да, и нет. Ее биография абсолютно другая, это жесткий человек, стремящийся сделать карьеру в Англии. Также никаких квартир, доставшихся от бабушки, у меня нет, то есть, опять же, в текст набросаны разные факты, которые ко мне не имеют отношения, но кажется, что да, человек одного со мной возраста, имеющий в чем-то сходную биографию. То есть, я ухожу в игру в прятки сама с собой. Наверное, из всех моих пьес может быть самая автобиографичная, даже болезненно автобиографичная – «Богиня». Там есть персонаж Агнес», чья жизнь не имеет никакого пересечения со мной. Но ее болезненность восприятия жизни, ее одиночество, ее достаточно извращенное желание изменить других людей к лучшему —пожалуй, мне очень близки. А героиня «Тейт Модерн» (по-крайней мере, сначала) —жесткая, целеустремленная, практичная девушка, надеюсь, не имеющая отношения ко мне. Видите, вот так всегда, половинка на половинку, я люблю так смешивать. Если не исследовать то, что больно и интересно тебе, то тогда пьесу писать, как мне кажется, не нужно.

Фотограф - Татьяна Евсеева. Саут-Банк, Лондон.

Я обратила внимание, что в «Богине» имена всех героев на букву А. Вы какой-то смысл в это вносите?

Я, кстати, как раз в интервью перед показом пьесы в Болгарии (где была ее премьера) говорила, что в этой пьесе три персонажа одного возраста, абсолютно равноценные по изначальным источникам и уровню своей жизни. Они сами взяли себе такие помпезные имена, на самом деле. их зовут Алексей, Ирина и Евгения. И вот Агнес — потому что жертва (агнец), с этого момента я придумала такие же имена по пять букв. Это придуманные имена, это их образы, чтобы быть интереснее. Но при этом мне было важно, что это три одинаковых персонажа одного поколения, выросших в абсолютно одинаковой среде, и вообще чуть ли не взаимозаменяемые, как бы они ни хотели показаться друг другу иными. Агнес пытается делать вид, что она лучше их, идеалистичнее, но она ими же и оказывается уничтоженной. Они одинаковы, и они ее убивают, так как не терпят инаковости в своей среде.

Марина Александрова (Агнес), Христо Терзиев (Алекс) и Ирмена Чичикова (Алиса). Спектакль "Мертвый град" (по пьесе "Богиня"), режиссер - Василка Иорданова, София, Болгария.

А как вы относитесь к такому высказыванию, что вы начинаете писать, а потом герои начинают жить своей жизнью? Или вы всегда знаете, какой хотите написать конец?

Я и согласна, и нет – может быть, у других драматургов герои и живут своей жизнью. Я тоже помню по первой пьесе, что я ехала в автобусе, за того или другого придумывала их слова и действия. Но это всегда была я, которая в силу своего воображения оживляла этих персонажей... Они живут в моей голове и как раз в этом и кайф, что они мне подчиняются, они живут так, как я хочу, развивая свои психологические мотивы, как я их понимаю. То есть, чувства, что «персонаж живет своей жизнью» я еще в письме не испытала. Их пуповина тянется к моему мозгу и сознанию.

Фотограф - Татьяна Евсеева. Саут-Банк, Лондон.

Я заметила, что у вас очень интересные диалоги в пьесах, часто с небольшим количестве слов. И мне напоминает это пьесы Самюэля Беккета. Кто на вас повлиял из драматургов?

Да, но было некоторое движение к этому – в первых пьесах, таких, как «Неудачная репетиция», «Встреча», все было очень многословно, было много ремарок. Я пыталась от этого уйти, потому что поняла, что чем меньше текста, тем больше создается внутренних связей между словами, которые и должен открыть для себя зритель. И среди тех, кто это умеет потрясающе делать, у меня несколько любимых авторов, и они классики: Чехов, Пинтер, Метерлинк, Ибсен. Это как как в натюрморте Петрова-Водкина – два стакана, селедка и бутылка создадут натюрморт только тем, что мы увидим пространство вокруг них, почувствуем воздух внутри картины. То же самое и в пьесе — если здесь будет нагромождено 10 предметов или герои будут постоянно говорить, то потеряется пространство. И поэтому я стала свои тексты разреживать, доходя до таких пьес, как «Утечка» или «Шарынный стут», где вообще или обрывки слов, или несуществующий язык. Мне это очень интересно, я бы хотела здесь экспериментировать и дальше – есть задумка поиграть с существующими клише, выражениями, цитатами, чтобы они показывались и проговаривались в неком варьете, где их смыслы постоянно бы смещались в зависимости от контекста и говорящего. У меня есть пьеса «Фунароллы» для детей, где герои говорят частями речи (допустим, один – только «собака», а другой – только «бежит»), и, только взявшись за руки, могут произносить предложения – «собака бежит». Мне очень интересно это исследовать и смотреть, какое пространство и какие новые взаимосвязи формируются между такими кусочками речи. Здесь, конечно, можно вспомнить Беккета и Ионеско – абсурдистов середины двадцатого века. И, с другой стороны, мой кумир в плане умения интеллектуально и оригинально исследовать мир — Том Стоппард. И еще мне очень хочется в пьесах чувственности и эротики, как у Теннесси Уильямса или Ведекинда. Хочу тоже писать про сексуальное желание, про потаенные и скрываемые вещи, про внутренний эротизм.

Расскажите нам про постановки ваших пьес.

О первой постановке я узнала через год, после того, как она прошла. Это было в театральной студии при одной школе в Москве. Моя первая пьеса - «Неудачная репетиция», о которой я рассказывала, там была поставлена. Я все пьесы выкладываю на сайт Театральной библиотеки Сергея Ефимова, по-видимому, режиссер там ее нашел, но ничего мне не сказал. Он изменил ее, сократил текст и ввел свои куски, назвал "Время Ч" по пьесе Юлии Савиковской "Неудачная репетиция". Спектакль прошел с большим успехом в школе в двух составах. Так как это школа московская, там была не только своя театральная студия, но и своя газета, которая посвятила целый выпуск этой постановке – очень интересно, я потом с большим интересом прочитала. Они потом дали мне видео, но на саму премьеру не пригласили – очень обидно. Постановка в стиле психологической пьесы была, чем-то видимо заинтересовала режиссера моя пьеса, хотя там сюжет, по моему мнению, для школьников слегка опасный. Все-таки там рассказывается про любовь девушки к отцу ее жениха.

Вторая постановка — по пьесе «Tate Modern». С Олегом Дмитриевым я случайно познакомилась и уже достаточно давно, он и раньше читал мои тексты, а потом написал мне, когда я совсем этого не ожидала, и сказал, что хочет поставить «Tate Modern». Сначала театр подавал на грант от правительства Санкт-Петербурга, не получил его, постановка отложилась еще на пару лет, и потом мы краудфандингом собрали на нее около 200 тыс. рублей, и наконец спектакль состоялся. Я никак не продвигала свои тексты. Я этого стесняюсь, я не считаю, что я человек известный и популярный. Все мои пьесы, они были поставлены «out of the blue», случайно, для меня совершенно неожиданно. То же самое с «Богиней» — в один прекрасный день (я помню, что я была в Москве и смотрела теннисный турнир) мне написала на фейсбуке болгарская актриса, и потом и сама режиссёр. Они сами нашли и перевели мою пьесу. И также еще одна девушка, которая сейчас репетирует «Богиню» в своей театральной студии в Москве — она нашла меня в «Контакте» и написала, что хочет поставить ее. Получается, что больше новых постановок пока не было. Еще я показала пьесы Виктору Савчуку, лондонскому режиссеру. Он говорит, что для русскоязычной публики в Лондоне подойдет именно «Богиня», потому что остальное слишком экспериментально, а на английском все, что угодно, но у меня пока нет таких текстов на английском, которые он мог бы поставить. Один из следующих своих текстов я хочу написать на английском.

Евгений Серзин (Константин), Сергей Власов (Ливанов) и Екатерина Клеопина (Ксения). Спектакль TATE MODERN. Авторский театр, Санкт-Петербург. Фотограф Виктор Васильев.

Расскажите побольше о «Tate Modern», давайте на этой пьесе сконцентрируемся? Что вас вдохновило написать ее?

Я поняла на основе «Tate Modern» и «Богини», что удачнее всего для возможной постановки пьесы на трех-четырех человек. Два раза у меня в пьесах треугольники (два мужчины и женщина, две женщины и мужчина), и обе пьесы выстрелили в плане реализации на сцене. Для меня это был процесс внутреннего диалога с пьесой Арбузова «Мой бедный Марат». У меня это прописано в черновике пьесы - выписаны цитаты и темы, которые я хочу скрыто процитировать в своей пьесе. Дмитриев мне потом сказал, что не надо об этом говорить, чтобы пьеса не казалась вторичной. Но мне это не кажется вторичным, ведь это мое высказывание на основе прочитанной и очень важной для меня пьесы. И вот Арбузов — там три персонажа, и есть персонаж Марат, который, как и Ливанов, персонаж моей пьесы, тоже не верит в любовь, в то, что может быть любим, и они в конце соединяются с девушкой, которую он всю жизнь любил (и которая любила его) почти так же, как в моей пьесе. Там есть фраза о том, что можно начать жизнь заново даже за день до смерти или «не бойся быть счастливым». По-моему, так заканчивается пьеса, я всегда плачу, когда ее читаю. И вот у меня, хотя это не проговаривается, Ливанов тоже будет счастлив с Ксенией, если не умрет. Хотя так действительно можно предположить, я решила оставить финал открытым. В пьесе также есть несколько прямых цитат из Арбузова, такой же треугольник, тот же третий, к которому она уходит, а потом возвращается. Я постоянно ориентировалась на эту пьесу. Другое, что для меня было важно, и это уже мои находки — это символы, связанные с искусством, самовыражением — компас, глыба мрамора и калейдоскоп. Вот эта смена впечатлений, постоянная смена цветов, тройственность – даже три основных цвета спектра (синий, зеленый и красный), которые режиссер сделал основным символом спектакля и его оформления. Метафорическая потеря восприятия цвета Ливановым как потеря любви к жизни– это все идейные вещи, на которые я уже накручивала драматическую структуру, сюжет. У меня есть черновик, в котором прописано, что в каждой сцене происходит, я все это заранее продумала. Может быть, из-за этого она в чем-то слишком литературна.

Сергей Власов в роли Ливанова. Спектакль TATE MODERN (режиссер - Олег Дмитриев), Авторский театр, Санкт-Петербург. Фотограф Виктор Васильев.

Мне показалось, что тема калейдоскопа — это еще и тема детства. Потому что когда мы смотрим в калейдоскоп? Обычно в детстве.

Возможно, да, они все немножко дети и фантазеры, но я также хотела показать вращение, постоянную смену, тройсвенность. У меня в голове каждый акт назывался актом кого-то. Первый акт — это акт Ксении, на ней сильно все фокусируется, на том факте, что она приезжает. Второй акт — это акт Константина, и третий — акт Ливанова. Вот эта тема троичности, там постоянно меняется ситуация, они не знают, что появится при новом вращении калейдоскопа.

Ваша героиня Ксения говорит с Константином фразами, которые говорил ей Ливанов. Почему вы так выстроили эти диалоги?

Да, я хотела провести внутренние сцепки. Я думала о том, что они начинают быть друг с другом связаны, неосознанно зеркалить друг друга. И хотя в словах они отвергают друг друга, обижаются, уходят, на уровне подсознания они уже связаны. Вот это Олегу Дмитриеву было интересно, он говорил о том, что создал в пьесе особое пространство «Tate Modern», и только в нем герои могут общаться, открывать самое сокровенное. Коммуникация сложна, а в «Tate Modern» они вдруг обретают такую возможность. Я исследовала пласт смыслов за словами, мне это очень интересно - как у Чехова. Когда говоришь про хлеб, а понимаешь, что я завтра пойду и умру, если ты сейчас не останешься со мной. Когда я пишу диалоги, я всегда их пытаюсь прочувствовать на эту многоплановость, посмотреть на них с разных позиций и измерений. Так что, возвращаясь к Ксении, повторяющей слова Ливанова – значит, она уже думает о нем, перенимает его сознание, повторяет его образы, его жизнь становится и ее жизнью, хотя она это усиленно скрывает.

Расскажите про постановку Олега Дмитриева в «Авторском театре» в Санкт-Петербурге. Что вас удивило, что не понравилось?

Олег Дмитриев не пускал меня на репетиции, и мой друг, драматург Майкл Фрейн, засмеялся и сказал, что же это за Авторский театр, в который не пускают автора. Также Олег изменил финал, и изменил характер взаимосвязи между Ливановым и Константином — они становятся отцом и сыном. Тему Гамлета он сильно развил, Гамлета и смерти родственника (на этот раз матери) – для этого он добавил вспоминаемый ими эпизод смерти мамы на мосту. И Ливанов, и Константин становятся Гамлетами. Дмитриев сделал пьесу более мелодраматичной и почти вычеркнул третье действие, в котором я хотела показать, как мужчины борются между собой за Ксению — все третье действие каждый отдает ее другому. Дмитриев вообще это срезал и у него Ливанов в конце умирает. И все, что мы только что увидели — оказывается, пронеслось в сознании Ливанова перед его смертью. После некоторого удивления я просто это приняла, потому что решила, что здорово, что есть этот спектакль с такими замечательными актерами. В спектакле была очень красивая трехцветная сценография — у меня в эпиграфе есть слова «синий-синий-презеленый-красный шар». Олег Дмитриев это развил, как я уже сказала, сделал калейдоскоп основной метафорой спектакля — везде только три цвета, все костюмы трех цветов. Так что я в итоге спектакль приняла, хотя мне даже преподаватель из Театральной Академии сказала: «А у вас ведь совершенно другая пьеса».

Сергей Власов в роли Ливанова. Спетакль TATE MODERN (режиссер - Олег Дмитриев), Авторский театр, Санкт-Петербург. Фотограф - Виктор Васильев.

Мы как-то со Львом Додиным говорили, что нужно делать спектакль, в котором казалось бы, что все время звучала музыка, а на самом деле ее не было. Многое связывает драму и музыку – структура пьесы, музыкальное выстраивание текста. Для вас это актуально при создании текстов?

Считается, что пьесы относительно легко перевести. Но представьте, что в тексте для автора важно, чтобы слово "хорошо" именно из трех слогов. И в длине этого слова, в его звучании есть смысл. Я, когда пишу, всегда именно так хочу выстроить, чтобы было что-то музыкальное и потому неизменное в том, что ты как-то конкретно свою мысль или эмоцию высказал. Смысл – в длительности высказывания. Это всегда сложно сделать в тексте. Я пыталась это сделать в пьесе, где привычный нам язык не существует – когда теряется привычная смысловая нагрузка, легче услышать музыку между слогами. Мне казалось, что если ее кто-то будет ставить, то я ему объясню с помощью существующего синопсиса, что там происходит, а на сцене понять это люди должны через интонации героев, длительность фраз и сценографию. Актеры должны полностью сфокусироваться на интонации, на произношении, на музыке текста, потому что слова не имеют смысла. Слова как пропеваемые речитативные формы. Мне кажется, это хорошая идея для оперы, потому что если говорить или петь несуществующими словами — сразу все внимание переходит на интонацию, на длительность, на то, как это произнесено или спето — и только через это драматургу и режиссеру можно руководить вниманием зрителя. Но это надо с режиссером и артистами (и, возможно, композитором) делать, потому что дело в слове, в голосе, в рассчитанном времени — кто как произносит, все надо выверять и согласовывать.

Вы сейчас говорите о пьесе «Шарынный стут». Как возникла ее идея?

Я просто сразу увидела в воображении сюжет (визуальный во многом) и придумывала к ней свой, свойственный только этой пьесе, достаточно простой язык. Я знала в виде мечты, грезы, что там происходит. Я там все знаю, какое слово что значит – там не набор бессмыслицы, не абракадабра. Она называется «Шарынный стут». «Стут» — это процесс ожидания — как предположим процессуальное существительное от «стоять», а Шарынь — это город, около которого стоят герои и думают, как в него попасть. Это пьеса про чеховское «В Москву! В Москву!», но они в него так и не попадают – значит, здесь можно вспомнить и "В ожидании Годо" Беккета. Там всего четыре персонажа: условно говоря мама, папа, бабушка и ребенок. И бабушка и ребенок (как самые слабые) умирают по непонятной причине, от какого-то природного происшествия, похожего на циклон. С их смертью для этой семьи пропадают и история (память об их прошлом у бабушки), и будущее (ребенок). Теперь этой паре надо найти еще двоих, чтобы попасть в Шарынь – даже теоретически. Откуда они это знают, не известно, это как закон этого пространства. Только таким кластером из 4 человек — им нужно найти еще одного взрослого и одного молодого. И вот этот молодой, он к ним приходит — он даже не приходит, а прикатывается к ним. Он ищет новые пути, но там что-то происходит, какая-то катастрофа и он возвращается (разочарованный, потерявший силы и веру в себя), и они берут его к себе. А четвертый персонаж – это эквивалент умершей бабушки. Он такой старый, что у него умерли все члены семьи, он говорит на языке, который никому не понятен, но он немного понимает «шарынностутовцев». И вот он к ним присоединяется, и у них заново начинается «Шарынный стут», и появляется надежда, причем у всех четверых.

Если это все поставить на сцене правильно — то все будет понятно, набор слов у них очень простой и ограниченный. Я хотела создать на сцене основу жизни – выживание на этом свете. Выжить, по правилам этой пьесы, может только семейная ячейка. Даже не семейная, а некая матричная ячейка, в которой элементы взаимозаменяемы. Окажись я в такой ситуации, я должна буду, может быть, взять другую маму, чтобы выжить как вид. Эти четыре человека —чужие друг другу (только пара мужчины и женщины более между собой связана, чем остальные). Они должны как-то коммуницировать между собой, чтобы этот «Шарынный стут» свой маленький идеальчик, возобновить. Хотя они сами не хотят этого, не доверяют друг другу. Этого не хочет ни молодой, который хочет катиться дальше, ни старый, который на другом языке говорит. Но иначе – катастрофа, конец света, одиночество и циклоны. А альтернатива – попадание в Шарынь… Почему-то по законам пьесы это кажется им попаданием в рай – и эта идея не обсуждается.

Фотограф - Татьяна Евсеева. Саут-Банк, Лондон.

Если говорить о вещах, которые вы хотите изжить в пьесах. Вы думаете о том, как это подействует на зрителя?

Была одна рецензия, в которой меня обвинили, что я не думаю о зрителе. Наверное, мне действительно сложно о нем думать. Я поклонник семиотического познания мира: каждый формирует реальность тем, что ее воспринимает, и у каждого она разная, ее невозможно выстроить или предугадать заранее. Поэтому я понятия не имею, как можно воспринять мою пьесу. Мне кажется, как у Тютчева: «И нам сочувствие дается, как нам дается благодать». Слава богу, что кому-то понравится, я абсолютно не знаю, я пессимистично настроена по поводу того, кто это может понять. Я же чуть-чуть сама с собой играю в игру в бисер, выкидываю то, что у меня в голове в данный момент и мне в этот момент трудно еще о ком-то думать. Дай бог все это придумать и написать. Если я буду думать о ком-то — напишу другую пьесу. Возможно,это будет другой процесс, более рациональный. Пока у меня такого еще не было. Потому что я еще не известный драматург. Когда драматург не так известен, он не пишет на заказ, он пишет для себя и что хочет. Хотя я недавно написала первую пьесу на заказ – «Чудо о Кристофе», но он был свободным, поэтому это был тоже полет фантазии, и в итоге получился о переселении душ – там немецкий архитектор Кристоф Хаберланд вселяется в маленькую современную русскую девочку, живущую в Риге. На самом деле, хотелось бы получить и новые заказы, конечно, так приятно, когда твоя работа востребована! Пока я занимаюсь переводами современной британской драматургии, наращиваю свой профессионализм как драматурга через переводы – я надеюсь много сделать в этой области. И также надеюсь написать много своих пьес и увидеть их на сценах театров России и мира. Совсем не амбициозно, вовсе нет, маленькая такая и скромная мечта! (смеется). Буду надеяться на ее осуществление.

Фотограф - Наталья Колосова. Барбикан, Лондон.

Юлия, что сейчас с вами происходит? Какие драматургические планы на будущее?

Бывают такие моменты в жизни, когда что-то назревает, и у меня был такой переходный этап, когда я сдала свою диссертацию в ноябре 2017 года, и я чувствую, что сейчас период подготовки организма, мозга и души к новому моменту, новым текстам. Я чувствую в себе обновление, даже смену матрицы, я бы сказала. Иногда мне кажется, что мир, даже то, как предметы расположены, как пространство за окном существует – я все сейчас воспринимаю по-другому, и я как будто бы сама себя исследую - этот новый период, момент, это новое состояние. Я иногда хожу, наблюдая сама за собой и не могу понять, что со мной происходит. Очень важный показатель этого — у меня была долгое время, с подросткового возраста, проблема – заикание, и вдруг оно прошло. То, что оно смогло так неожиданно уйти — для меня чудо, и чудо не совсем понятное. Может оно вернется, но это состояние хотя бы физически мне показывает, что изменения происходят, это реально, потому что я заикаюсь достаточно стабильно уже около 20 лет, и редкие моменты освобождения от заикания, как сейчас, у меня были только несколько раз, но недолго, заикание всегда возвращалось. Теперь его нет, я чувствую эту новую свободу и желание говорить – причем на разных языках. И я ловлю кайф в разговоре. Мне хочется говорить. Я как будто бы обретаю новые способы коммуникации с миром.

Фотограф - Наталья Колосова. Барбикан, Лондон.

Насчет проектов – я наконец-то закончила свое исследование в Оксфорде, которое занимало все мое время, а за это время накопилось много интересных задумок для пьес. Одна из них (возможно, навеянная моим исследованием) – сравнить две эпохи – Россию до распада Советского Союза и Россию современную через восприятие человека, который жил в советском режиме ребенком (и соответственно первая часть пьесы – в советском детском саду), и не выдержал изменений, произошедшей со страной, конкуренции, ненадежности, исчезновения идеалов и ценностей, необходимости зарабатывать деньги (и поэтому вторая ее часть – в санатории или интернате для людей с нервными и психическими болезнями). Другая мысль (опять же попытаюсь использовать для этого материал для диссертации) – документальная пьеса на основе моих антропологических интервью, в которой я сделаю интересный монтаж этих текстов и возможно добавлю цитаты из мемуаров и дневников эмигрантов из послереволюционной России, чтобы эти вставки сначала были незаметны, а потом шокировали своей исторической несхожестью, но возможно эмоциональной близостью современному опыту мигрантов. Третья мысль - есть и задумка с конкретным сюжетом о русских в Лондоне, где я хочу показать возникшие в городе иерархии (классов, доходов, личных успехов) на фоне похожести путей, которые эти люди прошли в России. Думаю, вводить ли в эту пьесу разговоры о современной политике – как в Британии, так и в России. По идее, без них не обойтись, если я хочу показать правдивый срез жизни моих современников в Англии. Четвертая идея пьесы – некая пародийная антиутопия о возвращении женщины из «Обмерики» на один день в «Русляндию», которая на тот момент будет полностью обособленным «островом» в океане мировых стран, и как за один день там она успевает влюбиться в неприметного работника Русляндского музея и захочет увезти его с собой в «Обмерику» - по структуре все за 24 часа, как «Женитьбе Фигаро», по теме – исследование собственных мыслей о том, что Россию может ждать в будущем. Кстати, пятая тоже получается связана с моим опытом жизни в Англии – я хотела исследовать время, которое провел в Оксфорде Феликс Юсупов (он в свое время основал в нем Русское общество и несколько лет учился – не очень хорошо), и написать пьесу-фантазию о переселении Феликса в тело обычного студента из России Дмитрия Серова (по аналогии с Дорианом Греем), чтобы попробовать повлиять на судьбы России из-за рубежа. Опять же, получается, без политики (даже на уровне пародии) не обойтись – и это выдает уровень моего беспокойства о том, что происходит с нашей страной и всем миром. Есть задумки и в других сферах – уже упомянула пьесу, в которой будет своего рода кабаре, где будет играться абсурдные сценки с использованием известных цитат, клише и выражений. Другая идея – сделать пьесу о двух людях (это будут их монологи, постоянно пересекающиеся и перебивающие друг друга), которые по разным причинам должны были провести сутки без интернета – исследовать страдания современного человека в безинтернетном пространстве и сильнейшую зависимость от него. Есть и еще одна классная идея – документальной пьесы о моей подруге, которая несмотря на то, что она с рождения слабослышащий человек, добилась очень многого (включая игру на фортепиано в детстве) и сейчас работает экспертом в Совете Европы по вопросам слабослышащих. К ней скоро приступлю, так как уже взяла у этой подруги длинное интервью. Наверное, мне плохо даются комедии, а очень бы хотелось написать обычную комедию положений, современный фарс – попробовать себя в этом сложнейшем жанре по примеру моего друга Майкла Фрейна.

Фотограф - Татьяна Евсеева. Саут-Банк, Лондон.

Ну а что еще может вы расскажете, что вас интересует в жизни? Вы упомянули, только что закончили аспирантуру Оксфордского университета, где проводили исследование о русских в Британии, также вы занимаетесь переводами и пишете статьи о театре для российских журналов и о классической музыке для изданий Russian Art and Culture и Art Around the Globe. Расскажите, что Вам дают эти виды деятельности?

Меня вдохновляет красота мира. Чем больше я переживу моментов прекрасного, контрапунктного, переменчивого — тем буду счастливей. Эти мгновения переживаемого послевкусия сложного эмоционального опыта - это как смаковать изысканный винный букет. Я — человек, который гонится за новым опытом. Жадный до познания. Я, наверное, делаю неправильно, когда думаю, что он только снаружи, я меньше себе стала доверять. Именно поэтому я в последние годы боялась браться за идеи, о которых Вам рассказала, а изучала работы других. Так, действительно, я перевела пьесу Лауры Вейд «POSH» (об оксфордских студентах) и сейчас заканчиваю перевод пьесы Дэвида Элдриджа «Начало» о знакомстве двух современных людей, которым около сорока, и их комплексах, страхах и одиночестве. Также в планах еще четыре перевода современных британских пьес, включая один из ранних фарсов Майкла Фрейна – уже получила разрешение от всех драматургов, надо только сконцентрироваться и перевести. После этого надо будет продвигать эти пьесы на российской сцене, что само по себе непросто. Статьи о классической музыке я пишу уже примерно три года – в свое время я включила в свои театральные обзоры оперные постановки, позже стала писать о концертах классической музыки в Оксфорде. А когда переехала в Лондон в октябре 2017 года, наступил интенсивный период погружения в классическую музыку, в которой я с детства достаточно хорошо разбираюсь, благодаря своей маме, и очень люблю (походы в петербурскую Филармонию и Мариинский в годы студенчества и позже). За этот год я написала около 50-60 обзоров классической музыки (были месяцы, когда я ходила на концерты каждый день) – там были и оперные постановки (Ковент Гарден, Английская национальная опера), и концерты классической музыки 19-20 века, и современные композиторы. Также я взяла около 12 интервью с дирижерами, исполнителями и композиторами. Среди них были пианисты Николай Луганский и Павел Колесников, молодая певица Ковент Гардена Айгуль Ахметшина, дирижеры Владимир Ашкенази и Владимир Юровский, скрипачка Виктория Муллова, финские дирижеры Ханну Линту и Сакари Орамо, композиторы Хелен Грайм, Магнус Линдберг и начинающие таланты (тоже композиторы) Стурдивант Адамс и Джейми Мэн. На основе этого опыта я собираюсь писать пьесу о музыке и о сути творческого процесса в ней – мне кажется, таких пьес еще не было. Каждое посещение концерта я воспринимаю как накопление опыта для этого будущего текста. Также мне нравится знакомиться с творческими людьми, знакомить других людей с богатством классической музыки в Лондоне, и, конечно же, самое главное – здесь мое эстетическое чувство, любовь к красоте мира удовлетворяется на сто, а иногда на двести-триста процентов.