Интервью с драматургом Юлией Савиковской.

Юлия Савиковская родилась в Санкт-Петербурге. В 1995-1997 гг. занималась в Театре Юношеского Творчества (ТЮТ, г. Санкт-Петербург). Пишет пьесы с 2008 года. Первая пьеса, «Неудачная репетиция» (2008 г), поставлена в любительской студии г.Москвы, апрель 2009 (реж. Вадим Терехов). Четвертая пьеса, «Наблюдатели» («Игра», или «В ожидании Мастера»), написана в 2009 г. как попытка социальной критики на устремления современного молодого поколения в России и за рубежом. Была переведена на китайский язык и рассматривалась для постановки Национальным театром Болгарии (София). Шестая пьеса, «Tate Modern» (2011), вошла в шорт-лист конкурса «Баденвайлер» в 2012 г. В октябре 2015 г. пьеса Tate Modern пьеса была поставлена в Авторском театре Олега Дмитриева (Санкт-Петербург). Седьмая пьеса, «Капелла Скровеньи» (2012), вошла в лонг-лист международного конкурса «Евразия». В 2012 также написана пьеса «Богиня», премьера которой состоялась в Болгарии в 2016 г (режиссер – Василка Иорданова). В 2014 году написана пьеса на английском – «Cymberly Benecatch, or Modern Pygmalion», а также одна детская пьеса «Наедине с Карлсоном» (шорт-лист конкурса "Время драмы"), экспериментальная пьеса на несуществующем языке «Шарынный стут» и дистопия «Утечка» (лонг-лист конкурса "Время драмы"). В 2015 году написана детская пьеса «Фунароллы» (лонг-лист конкурса Александринского театра "Детская пьеса"). Последние написанные пьесы – «Черви» (лонг-лист конкурса "Ремарка") и «Чудо о Кристофе».

Беседу ведет Наталья Колосова

Юлия, у творческих людей часто все идет из детства – расскажите о своем.

Как ни странно, мое детство никак не связано ни с театром, ни с драматургией. Люди иногда с детства идут к своей профессиональной судьбе, у меня такого не было. Я очень рано научилась читать, много помнила наизусть. Но ребенком, я часто была в меланхоличном, грустном, напряженном состоянии. Театра в моей жизни долго не было. Первым опытом были поразившие меня походы в Молодежный театр на Фонтанке, когда мне было 15 лет. Там были потрясающие спектакли Семена Спивака – «Танго» Славомира Мрожека, «Дорогая Елена Сергеевна» Людмилы Разумовской. В 16 лет я попробовала поступить в Театр юношеского творчества в Санкт-Петербурге и получилось — и тогда открыла для себя театр, полгода занималась в Театре юношеского творчества. Это был новый для меня мир. В ТЮТЕ брали ребят, и мы занимались в театральной студии. Одновременно мы занимались в театральном цехе, чтобы все делать самим — я была в акустическом. Ставили записанные музыкальные треки и эффекты для каждого спектакля, смотрели их из цехового окна над сценой. Первым спектаклем, который я там увидела, был «Сирано де Бержерак», и это одна из моих самых любимых пьес до сих пор. Я помню, как я ее смотрела, это было своеобразное пробуждение чувств, довольно позднее. Позже я посмотрела спектакль "Сирано де Бержерак" в Комеди Франсез в Париже около 15 раз, и каждый раз вспоминала свой юношеский опыт знакомства с этой пьесой.

Фотограф - Татьяна Евсеева. Саут-Банк, Лондон.

А как вообще вы начали писать пьесы?

Это очень интересно, я люблю об этом вспоминать, это было достаточно необычно. Очень острое воспоминание. Предположу, что для написания пьес всегда нужен подобный сильный толчок. Это был 2008 год, и я думаю, что тогда я внутренне созрела для написания пьес, потому что совпало несколько моментов: я жила в другой стране, на жизнь были стипендиальные деньги, была свобода, писать диссертацию я только начинала. И в этой свободе сознания я помню, как осенью 2008 года каждый день читала и учила стихотворения Пастернака, сидя на окне в своей оксфордской комнате. Была какая-то тяга к самовыражению, свои стихи писала. Помню это ощущение внутреннего потока. И, конечно, я ходила в театр уже – и в Англии, и в России, но не имела к нему какого-то прямого отношения. И вот в Оксфорде была встреча с Аланом Рикманом, который, к сожалению недавно умер от рака. Я пробралась на встречу с ним после основной встречи (она называется drinks, и там около него стояло человек 15-20 студентов), тяжело было туда попасть, но я хотела постоять с ним рядом, и даже испытала некую влюбленность в него, потому что он очень харизматичный, весь зал слушал его, затаив дыхание. И почему-то я вернулась с мыслью написать пьесу о большой разнице в возрасте между людьми и влюбленности в подобного человека гораздо старше себя. Я стала эту тему исследовать, и чуть ли не на следующее утро легла на пол над листами бумаги А4 и стала записывать план, потом пересела за компьютер. Сюжет этой пьесы я чуть ли не за день написала, потом я потеряла первые компьютерные наброски, но в голове было все очень четко продумано, я их заново писала. Сюжет этот пришел ко мне сам, но, продумывая конец, я сознательно разрушала в нем надежду на возможность такой любви, то есть шла против себя, своих личных мечтаний. В этой пьесе – ее название «Неудачная репетиция» – такой союз оказывается неудачным, невозможным, болезненным. В ней невеста сына вдруг влюбляется в его отца, и все в этой семье рушится. Все двигаются куда-то не туда. Неудачная репетиция взятых на себя ролей, и такое решение – довести все до трагического финала – было для меня важно. Хотя сперва мне просто хотелось тему подобной влюбленности изучить. То есть, я думаю, может быть, в следующих пьесах не надо интеллектуально встраивать какой-то конец согласно своей идее. Но во всех предыдущих мне всегда хотелось структурно, интеллектуально продумать и чуть-чуть даже задавить свое наивное скрытое желание одного конца другой интеллектуальной формой, придуманным финальным решением.

Фотограф- Татьяна Евсеева. Саут-Банк, Лондон.

Если говорить об исследовании отношений в текстах, что вы исследуете?

Мое восприятие мира — в целом трагическое. Мне в театре интересно про предательства, болезни, смерть, одиночество — и я продолжаю исследовать эти темы в пьесах. Мне кажется, эти темные стороны человеческого бытия должны быть тщательны изучены в искусстве. Что бы я ни придумывала, я возвращаюсь к трагедии. Вот сейчас я придумала пьесу про пару — каждую субботу (ведь Бог сотворил человека в шестой день) они пытаются зачать ребенка, проживая (проигрывая) выдуманные истории пар из журналов. Постепенно мы догадываемся о трагедии этой семьи - их сын умер, но они, согласно своему семейному ритуалу, воображают, что он есть, что он жив, читают книги, которые он мог бы прочитать, и в конце женщина умирает, не справившись с горем соприкосновения с правдой. Они настолько закрыты в своем мирке, что, когда кто-то пытается вынуть из их иллюзий, они оба умирают - сначала жена, потом муж. Моя своеобразная дань Метерлинку, у которого люди как соломинки, и привести к их смерти могут любые, даже кажущиеся незначительными обстоятельства. В «Разговорах запросто» тоже смерть. Возможно, это неумение уйти от мелодраматизма. Может, я от него когда-нибудь уйду, но мне всегда казалось, что самая крайняя ситуация в театре – самая интересная. В «Tate Modern» тоже есть надвигающаяся смертельная болезнь, в «Богине» тоже смерть. В сознании, наверное, я, пройдя в пьесе определенные темы, освобождаюсь от них. Терапевтический эффект, но при этом как будто нагружаю читателя своими комплексами или страхами, вещами, которых я высказывать или реализовывать в жизни не буду никогда.

Фотограф: Татьяна Евсеева. Саут-Банк, Лондон.

Вы говорите про «исследование» тему, чувства, эмоции. Вы выражаете это в пьесах. А почему именно в пьесах? Можно было написать статью какую-то научную работу по психологии. А вы решили писать именно пьесы.

Статья по психологии — она все-таки научная, объективная, ожидается запас профессиональных знаний, ссылки на примеры, другие работы. А я все же не профессиональный психолог, не обладаю этим аппаратом. И еще мне кажется, в пьесе как раз можно делать обратное объективизации эмоций – совершить акт сокрытия себя. Мне нравится за людьми наблюдать. Я часто мечтаю сделать шапку-невидимку и оказаться, допустим, в чьей-то семье или в интимном кругу людей. Потому что когда ты присутствуешь как конкретный человек, люди, конечно, ведут себя по-другому и меняют свое поведение. А когда тебя нет — ты мог бы смотреть на происходящее как на фотографию, видео, фильм. Невключенное наблюдение, словами антрополога. Но это все-таки невозможно – если вы конечно не шпион-профессионал или частный детектив. Но у меня всегда есть эти фантазии – что я наблюдаю. То есть, наверное, пьеса это, с одной стороны, желание стать многими и сразу во время подобного опыта наблюдения, а, с другой стороны, это опять же отказ от себя, своей судьбы ради того, чтобы исследовать на этом выдуманном пространстве «не себя», то, что ты хочешь испытать, но еще не испытал. В статье ты подобное не исследуешь. Может, в романе, может, в поэзии. И драматическая форма легче, потому что мне кажется, у меня пока не очень получается в прозе одно чувство или развитие сюжета исследовать. Его легче вынести в область диалога. Я обязательно хочу попробовать в прозе, и даже уже есть наброски, но мне это всегда было сложнее.

Фотограф - Наталья Колосова. Барбикан, Лондон.

Давайте поговорим про автобиографические моменты в ваших пьесах – например, ваша героиня в «Tate Modern» заикается, и я знаю, что вы какое-то время тоже заикались. Почему Вы решили написать эту пьесу?

Да, наверное, тут надо поставить вопрос о том, насколько в творчестве каждый человек, художник, музыкант или писатель может позволить себе элемент автобиографичности. Я считаю, что вообще не нужно бояться вставлять такие моменты, они могут быть полностью автобиографичными, с другой стороны, пьеса никогда не является моим селфи. Я люблю делать такую хитрую штуку — для себя ставлю коды. Тема для меня важная, но я ее закрываю другим человеком, другим характером и что-то свое, личное исследую, прикрывшись, например, мужским персонажем, а не женским. Многие персонажи — это исследование каких-то элементов моей жизни и волнующих меня тем, но я бы не сказала, что они впрямую автобиографичны. Но здесь еще есть такой момент. Иногда биография — это не только то, что мы проживаем, а и наш потенциал, мечтания, стремления. Пьесы возникли из того, чего никогда не было в моей биографии, но было прожито в душе. В одной пьесе в конце на девушку падает земля и над ней закрывается гроб. Естественно, я такого не переживала, но пьеса — об общении фаната и кумира. Мне было интересно разобрать эту проблему в сюрреалистическом ключе.

Фотограф - Татьяна Евсеева. Саут-Банк, Лондон.

Как она называлась?

Она называлась «Разговоры запросто» - так назывался трактат Эразма Роттердамского. Странная пьеса. Она была основана на общении с актером РАМТа Евгением Редько, и в пьесе и актера, и его фанатку зовут Женя – мужское и женское имя. Казалось бы, они равны. Но я хотела показать, как иерархии общения, существующие в реальной жизни, только в пространстве болезни, нахождения при смерти – оба героя находятся в коме – могут быть как-то временно и относительно уравнены. В «Tate Modern», действительно, может показаться, что персонаж списан с меня, потому что девушка вернулась из Англии и ищет свой дом, у нее заикание. Но мне заикание было удобно для начала построения пьесы — нужна была проблема с речью, открытие себя через разговор, тайная слабость, несмотря на успехи. Так что и да, и нет. Ее биография абсолютно другая, это жесткий человек, стремящийся сделать карьеру в Англии. Также никаких квартир, доставшихся от бабушки, у меня нет, то есть, опять же, в текст набросаны разные факты, которые ко мне не имеют отношения, но кажется, что да, человек одного со мной возраста, имеющий в чем-то сходную биографию. То есть, я ухожу в игру в прятки сама с собой. Наверное, из всех моих пьес может быть самая автобиографичная, даже болезненно автобиографичная – «Богиня». Там есть персонаж Агнес», чья жизнь не имеет никакого пересечения со мной. Но ее болезненность восприятия жизни, ее одиночество, ее достаточно извращенное желание изменить других людей к лучшему —пожалуй, мне очень близки. А героиня «Тейт Модерн» (по-крайней мере, сначала) —жесткая, целеустремленная, практичная девушка, надеюсь, не имеющая отношения ко мне. Видите, вот так всегда, половинка на половинку, я люблю так смешивать. Если не исследовать то, что больно и интересно тебе, то тогда пьесу писать, как мне кажется, не нужно.

Фотограф - Татьяна Евсеева. Саут-Банк, Лондон.

Я обратила внимание, что в «Богине» имена всех героев на букву А. Вы какой-то смысл в это вносите?

Я, кстати, как раз в интервью перед показом пьесы в Болгарии (где была ее премьера) говорила, что в этой пьесе три персонажа одного возраста, абсолютно равноценные по изначальным источникам и уровню своей жизни. Они сами взяли себе такие помпезные имена, на самом деле. их зовут Алексей, Ирина и Евгения. И вот Агнес — потому что жертва (агнец), с этого момента я придумала такие же имена по пять букв. Это придуманные имена, это их образы, чтобы быть интереснее. Но при этом мне было важно, что это три одинаковых персонажа одного поколения, выросших в абсолютно одинаковой среде, и вообще чуть ли не взаимозаменяемые, как бы они ни хотели показаться друг другу иными. Агнес пытается делать вид, что она лучше их, идеалистичнее, но она ими же и оказывается уничтоженной. Они одинаковы, и они ее убивают, так как не терпят инаковости в своей среде.

Марина Александрова (Агнес), Христо Терзиев (Алекс) и Ирмена Чичикова (Алиса). Спектакль "Мертвый град" (по пьесе "Богиня"), режиссер - Василка Иорданова, София, Болгария.

А как вы относитесь к такому высказыванию, что вы начинаете писать, а потом герои начинают жить своей жизнью? Или вы всегда знаете, какой хотите написать конец?

Я и согласна, и нет – может быть, у других драматургов герои и живут своей жизнью. Я тоже помню по первой пьесе, что я ехала в автобусе, за того или другого придумывала их слова и действия. Но это всегда была я, которая в силу своего воображения оживляла этих персонажей... Они живут в моей голове и как раз в этом и кайф, что они мне подчиняются, они живут так, как я хочу, развивая свои психологические мотивы, как я их понимаю. То есть, чувства, что «персонаж живет своей жизнью» я еще в письме не испытала. Их пуповина тянется к моему мозгу и сознанию.

Фотограф - Татьяна Евсеева. Саут-Банк, Лондон.

Я заметила, что у вас очень интересные диалоги в пьесах, часто с небольшим количестве слов. И мне напоминает это пьесы Самюэля Беккета. Кто на вас повлиял из драматургов?

Да, но было некоторое движение к этому – в первых пьесах, таких, как «Неудачная репетиция», «Встреча», все было очень многословно, было много ремарок. Я пыталась от этого уйти, потому что поняла, что чем меньше текста, тем больше создается внутренних связей между словами, которые и должен открыть для себя зритель. И среди тех, кто это умеет потрясающе делать, у меня несколько любимых авторов, и они классики: Чехов, Пинтер, Метерлинк, Ибсен. Это как как в натюрморте Петрова-Водкина – два стакана, селедка и бутылка создадут натюрморт только тем, что мы увидим пространство вокруг них, почувствуем воздух внутри картины. То же самое и в пьесе — если здесь будет нагромождено 10 предметов или герои будут постоянно говорить, то потеряется пространство. И поэтому я стала свои тексты разреживать, доходя до таких пьес, как «Утечка» или «Шарынный стут», где вообще или обрывки слов, или несуществующий язык. Мне это очень интересно, я бы хотела здесь экспериментировать и дальше – есть задумка поиграть с существующими клише, выражениями, цитатами, чтобы они показывались и проговаривались в неком варьете, где их смыслы постоянно бы смещались в зависимости от контекста и говорящего. У меня есть пьеса «Фунароллы» для детей, где герои говорят частями речи (допустим, один – только «собака», а другой – только «бежит»), и, только взявшись за руки, могут произносить предложения – «собака бежит». Мне очень интересно это исследовать и смотреть, какое пространство и какие новые взаимосвязи формируются между такими кусочками речи. Здесь, конечно, можно вспомнить Беккета и Ионеско – абсурдистов середины двадцатого века. И, с другой стороны, мой кумир в плане умения интеллектуально и оригинально исследовать мир — Том Стоппард. И еще мне очень хочется в пьесах чувственности и эротики, как у Теннесси Уильямса или Ведекинда. Хочу тоже писать про сексуальное желание, про потаенные и скрываемые вещи, про внутренний эротизм.

Расскажите нам про постановки ваших пьес.